Из журнала «Воинское братство» №7 октябрь-ноябрь 2011, рубрика «Люди и судьбы. Отголоски войны».
Родители рассказывали дочери о войне мало и редко, потому что старались забыть, им было больно вспоминать этот кошмар. А дети обычно и не проявляют к жизни родителей особого интереса. Так уходят и стираются из памяти семейного древа важные и невосполнимые сведения о наших родных. И чтобы древо семьи было вечнозеленым и цветущим, следует подпитывать его бережным отношением к истории семьи… Но даже те сведения, которые сохранились в памяти ребёнка, поражают и заставляют восхищаться теми, кто пережил эти события.
Летом 1941 года муж Сони, защищая Одессу, был тяжело ранен. Соня, имея на руках маленького ребёнка и надеясь на лучшее, не захотела эвакуироваться из города и бросить мужа. Но надежда развеялась, когда немецко-румынские войска вступили в Одессу.
Муж Сони вместе с другими больными и ранеными был расстрелян в госпитале. Соня же какое-то время пряталась у своей русской подруги.
Незначительно и сухо звучит: «Пряталась у русской подруги». Но что творилось в городе в эти дни?! Облавы на евреев, зверские казни. Не щадили ни больных, ни старых, ни беременных, ни младенцев. Смерть гуляла по городу, качалась на импровизированных виселицах, таилась в прахе заживо сожжённых. Какое-то время Соню выручал украинский паспорт, затем паспорт был украден «хорошей» знакомой.
Соню поймали во время одной из облав и в толпе других таких же несчастных погнали этапом вместе с маленькой дочерью. Девочке эта дорога запомнилась сильной вьюгой. Она была ещё очень мала, и в памяти отпечатались лишь отдельные отрывки.
Девочка была прехорошенькой, приметной, и это, возможно, спасло ей жизнь. Когда их гнали по узкой колее мимо одного из хуторов, к Соне подбежал мужчина и сказал: «Отдай мне ребёнка. Ты всё равно погибнешь, а так хоть ребёнок жив останется». Соня отдала.
Остальных же детей под предлогом того, что их повезут на повозке, отобрали у родителей, скинули в яму и закопали живыми. Дочь Сони обрела новую семью. Мужчина, который взял её на воспитание, оказался деревенским старостой. Он был уверен, что мать девочки давно убита, относился к ребенку, как к своему. Её окрестили в церкви, дали ей новое украинское имя — Галя, она быстро выучила украинский язык. Правда, пришлось остричь её белокурые кудрявые волосы. Деревня была занята немцами, не дай бог прознали бы, что кто-то приютил еврейскую девочку.
Галя была красивая, светленькая, с огромными глазами на пол-лица. Немцы, завидя хорошенькую девчушку, часто угощали её конфетами.
Маленький, но вредный и сметливый сын хозяина хаты, увидев конфету, подбегал и говорил: «Отдай конфету, а то всем скажу, что ты жидовка». И Галя отдавала. Хоть и совсем маленькая была, но она уже понимала, что «жидовка» — это что-то очень страшное и нехорошее. Война быстро заставила сообразить, что безопаснее конфету отдать.
Хоть и жила она в относительном спокойствии, в деревне, но и там пришлось повидать всякое. Так, после войны она своей маме рассказывала, что видела, «как жидов живыми закапывали в деревне». Мать Гали пригнали в концентрационный лагерь Ахмечетка. Соня была молодой и здоровой, выглядела выносливой, и её отобрали для сельскохозяйственных работ. Это и спасло. Много лет спустя, вспоминая Ахмечетку, Соня рассказывала, что в лагере даже трава была объедена, любая попытка передать в лагерь что-либо съестное каралась смертью.
В плену Соня познакомилась с Самуилом, медиком. Она заболела, и он её выходил. Пока лечил, влюбился. Соня была красива: тонкие черты лица, огромные глаза, длинные чёрные косы. А потом влюбилась и она.
Виктор Франкл в своем труде «Психолог в концентрационном лагере» писал о том, что в лагерях ломались первыми и совершали самоубийство те, кто переставал надеяться на то, что когда-нибудь он будет свободен, и те, кто не мог опереться на какой-то высший духовный смысл жизни.
Трудно опираться на духовное, когда мучается тело, когда тебе хочется есть, когда над тобой издеваются. Но больше опереться не на что!
Кто-то впадал в апатию, кто-то бросался на проволоку, по которой пропущен электрический ток. Но были и те, кто усилием духа пытался приподняться над невыносимыми обстоятельствами жизни. А были и есть счастливцы, обладающие таким огнем жизнелюбия, энергии, что сама смерть пасует перед ними.
Самуил обладал потрясающим природным жизнелюбием, оптимизмом. Не тем напускным, натужным, который кривит губы в ненастоящей и улыбке, а неиссякаемым внутренним источником, благодаря которому даже в последние минуты перед смертью человек ищет выход, а не опускает смиренно голову перед неизбежным. Самуил в плену выучил румынский и немецкий языки, доставал лекарства, выхаживал больных тифом, многим спас жизнь. После войны ему долго приходили благодарственные письма от спасённых им людей. За войну он побывал в нескольких лагерях, сбегал, его расстреливали, он выживал.
В одном из лагерей нацисты установили правило: если кто-то сбегал, расстреливали каждого десятого. Небольшого и щуплого Самуила более крепкие парни неизменно выпихивали на десятое место в шеренге. Когда доходила очередь до Самуила, немцы оглядывали его худую невзрачную фигуру и со словами «Этот и сам сдохнет!» выбирали более высокого и сильного. И так каждый раз.
Но он «не сдох». А в некотором смысле «даже наоборот». В лагере у Самуила и Сони родилась дочь — Рита, крепенькая девочка.
Подробности их жизни в лагере не сохранились, так случилось, что война их разметала по разным лагерям. Самуил сбежал из очередного лагеря и вернулся в село Надежда Одесской области, в котором работал до войны фельдшером. От нацистов укрыли свои же односельчане. Одна из них, Александра Тимофеевна Минзул, несмотря на четверых детей, не побоялась расправы и спрятала Самуила на казачьем хуторе.
Соню в числе других лагерников освободили советские войска. После освобождения она, толком не понимая, что делать, брела в толпе других таких же бывших солагерников с еле живой Ритой на руках. Рита была опухшая от голода — огромная голова и непропорциональное тельце. Но живая! Вернее, обе живые — и мать, и дочь!
К Соне с младенцем на руках присматривался наш советский военный, а затем резко подошёл, приложил пистолет к уху Риты и стал выкрикивать вперемешку с нецензурной бранью, что вот, мол, прижила от немца ребенка, и что он порешит сейчас обеих. Но отвело, не успел. Рядом находящиеся женщины, знавшие Соню и Самуила, стали наперебой кричать, что ребенок не от немца, а от своего, от еврея. Кое-как успокоили. Кто-то потом рассказывал, что всю семью этого военного убили…
После освобождения Соня отправилась разыскивать свою старшую дочь. Она отыскала деревню, возле которой она отдала ребенка. Пришла в местный орган самоуправления, стала описывать мужчину, спасшего Галю, расспрашивать, не знают ли, где его найти, кого ей благодарить. Её выслушали и, когда поняли, о ком речь, оборвали и, пряча глаза, посоветовали быстро забирать ребенка и уходить из деревни. Мужчину, спасшего Галю, судили и расстреляли как изменника родины. Не успела она ему сказать спасибо. Когда Галя увидела свою маму, она отказалась к ней идти, убегала со слезами. Не потому, что забыла. Она не понимала, почему мама её оставила. Всё время, пока она жила у чужих людей, она думала, что мать её бросила, и в душе зрела сильная обила. Кое-как, со слезами и истериками, мать её забрала и добралась до Одессы. Квартира оказалась занятой другими людьми, имущества нет, двое детей на руках. Единственное, что сохранилось от прежней жизни, — золотое обручальное кольцо, которое она прятала в ножке кровати. Вернее, прятала она два обручальных кольца — своё и первого мужа, но по возвращении в Одессу нашла всего одно. Неизвестно, куда делось второе. Кольцо она отдала дочери на память о родном отце. В послевоенной Одессе выживали трудно. Соня с детьми жила впроголодь, пока их не нашёл Самуил. Самуил увёз всех троих в село Надежда, в просторный белый дом. Этот дом стоит и поныне, правда, снаружи он отделан уже иначе, но внутри многое сохранилось: белые крашеные немецкие ставни (как само село Надежда, так и дом построен немцами, жившими в этом селе с давних времен), закрывающиеся изнутри дома, печь с изразцами, лепнина на высоких потолках; сохранилось расположение комнат, в одной половине дома Самуил принимал больных, в другой жила его семья.
Эту семейную пару односельчане вспоминают до сих пор с огромной любовью и нежностью. «Это легенда. Таких людей больше нет. Это святейшие люди. Сама доброта! Они были единое целое…» — так рассказывают о них те, кто их знал. Самуил был не просто прекрасным врачом, помогать людям — было его жизненным кредо. А призванием его жены было быть ему достойной помощницей во всем. Самуил отправлялся к больному в любое время суток. Ночь ли, утро, в два, три, четыре часа ночи. Врач на несколько поселений. Специализации не было. Когда человеку плохо, а помочь кроме тебя некому, не до специализации. У кого-то зубы болели, у кого-то сердце, кто-то отравился — шли к нему с любой болезнью. Часто приходилось идти к больному ночью, по бездорожью, да по семь-восемь километров.
Такие люди, как солнце, освещают все вокруг. Как вспоминают их близкие друзья Нина Петровна и Михаил Моисеевич Остарховы, редкого характера были люди. Прекрасные внешне и внутренне. После общения с Самуилом начинаешь чувствовать жизнь, смотришь иначе на проблемы и трудности. Для любого он находил такие слова поддержки, что человек как бы «воскрешался». Есть трогательная подробность: они на память оставили себе кресло, принадлежавшее Шуфманам, и обили его материалом, из которого было скроено пальто Сони Шуфман, чтобы в доме была вещь, напоминающая о дорогих им людях.
Примечательно, что на крыше дома Шуфманов черногузы свили огромное гнездо. Говорят, это означает, что обитателей дома ожидает счастливая жизнь. А может, это не примета, а суеверие, и вовсе не птицы привлекают счастье в дом?
Птицы обладают особым чутьем и выбирают крышу того дома, где живут сильные и жизнерадостные люди. Такие люди не ищут счастья, не призывают радость, незваная радость приходит сама и стремится поселиться рядом. И, возможно, самая большая радость — когда о тебе сохраняется добрая память, когда тебя вспоминают с любовью и нежностью спустя сорок лет. Шуфманы уехали к сыну Марику из села Надежда в Бендеры в 1973 году. Но Самуил так и не привык, ему остались дороги люди, ради которых он работал. Он часто писал Нине Петровне и просил рассказать даже о незначительных подробностях жизни своих бывших больных, знакомых односельчанах.
Как сказала Нина Петровна Остархова, «надо уметь прожить так, чтобы о тебе сохранилась добрая память у людей на долгие годы…».